Голодный год. Экзекуция

По приезде на Украину, по сравнению с Грозным, наиприятнейшее впечатление произвела на меня институтская столовая. Прекрасный Украинский борщ с мясом и сметаной. Хлеб прямо на столе. На второе биточки «По-селянски» – это котлетка с вкраплениями кусочков сала.

Однако вскоре все это кончилось. По радио сообщили, что хлеба из-за засухи собрали мало и возможно будут жертвы от голода. Услышав это, я, уткнувшись в подушку, заплакал – неужели опять? Засуха прокатилась примерно по тем же черноземным областям, что и в 32 году. Сват, которому в 46 году было 12 лет, рассказывает, что они в Поволжье хлеб пекли из муки наполовину с молотыми желудями.

Отец, узнав, что я поступил в институт, стал регулярно присылать мне деньги – примерно в размере стипендии. В начале каждого месяца я стал на базаре покупать хлебную карточку, и, таким образом, имел двойную порцию хлеба, да и норму не уменьшали, так что голода для меня не было. Было голодновато, но это был не голод.

Некоторые покупали на базаре хлеб, а буханка хлеба стоила, почти, как и хлебная карточка – сравнимо со стипендией. Чтобы покупать хлеб, надо было или иметь много денег, или быть настолько голодным или глупым, что купил, съел, а там хоть трава не расти.

В столовой стали кормить баландой. Чтобы повара не воровали, установили студенческое дежурство. В мое дежурство мы с поваром отвесили килограмм масла и положили его в котел. Я спокойно пошел от котла, а затем оглянулся, в ожидании повара, которая должна была идти со мной, и увидел, как она одним движением черпака выхватила, из котла это масло в каше и бросила его в небольшую кастрюлю. Я стремительно отвернулся, мне стало за нее стыдно, и мне было стыдно уличить ее в настоящем воровстве. Я понимал, что я подонок – слюнтяй, мне стыдно было сказать ей, что она воровка. Что это – стыд, или отсутствие мужества: подлецу в глаза сказать, что он подлец?

Да и сейчас, несмотря на объявления в магазинах и в сберкассе: «Проверяйте деньги, не отходя от кассы», мне стыдно это делать. Но иногда пересчитываю, и был случай, когда кассир ошиблась не в свою пользу, и благодарила меня.

Я отказался от дальнейших дежурств, ведь меня считали честным и правдивым.

Питания в столовой, чтобы быть сытым не хватало. В столовую ходили завтракать и обедать, а ужин стали варить сами.

Жизнь в нашей комнате стала походить на табор. Кто-то занимается, кто-то варит, кто-то спит, кого-то нет. И ночью и днем варят, решают задачи, чертят, пишут рефераты. Круглые сутки на электрических плитках булькает в котелках варево и тихонько играет музыка. Я проснулся глубокой ночью и сквозь еще не ушедший сон слышу тихую мелодию и тихое пение. До сих пор звучит у меня в ушах: «отцвели уж давно хризантемы в саду». И опять заснул, почти не проснувшись. Хорошо так.

На первом курсе я не запомнил каких-либо студенческих вечеров, но они наверняка были, хотя бы по праздникам. Просто я их не помню.

В общежитии в этот голодный и холодный год мы сами устраивали танцы. Нам очень хотелось танцевать, но не всем. Большинство к танцам относилось равнодушно.

Самодельную радиолу, которая услаждала нас музыкой во время приготовления домашних заданий, хозяин радиолы Витя Юровский в воскресенье вечером вытаскивал в пустую аудиторию, смежную с нашей комнатой, и мы танцевали.

Девчата жили этажом ниже и тоже на танцы ходили далеко не все. Танцевать просторно – в громадном зале кружатся несколько пар. Как-то я танцевал вальс Хачатуряна к «Маскараду». В моем восприятии в этом вальсе, как ни в одном другом соединились вальс и симфония. Да, Штрауса исполняет симфонический оркестр, но он только исполняет, а исполняет он танцевальный вальс. Замечательный вальс, но это только танец. Вальсы балетов Чайковского выполнены в ритме вальсов, но это симфонии. Да, под них можно танцевать, и танцевать с огромным удовольствием, но это музыка не для танцующих, а музыка о сюжете, в котором участвуют танцующие. Хачатурян написал симфонию вальса. Эта симфония как бы вздергивает танцоров, как в водовороте их закручивает, и рассказывает им, как прекрасен танец, который они танцуют. Она живет вместе с танцорами, рассказывая о каждом движении, рассказывая о том, как прекрасна возможность, купаться в этом танце. Это изумительный вальс, но ребята решили пошутить и с конца пластинки иголку переставили на начало. Мы с девушкой не сдались и продолжали танец. Весь вальс от начала до конца мы прокрутились 7 раз! Пока не упали.

В этой же пустой аудитории я каждое утро делал зарядку, а потом в умывалке плескал на себя до пояса воду из-под крана. Хлопчатобумажные брюки после утреннего плескания промокали насквозь, и когда я бежал на занятия по морозу, штанины замерзали, становились твердыми, как ледяшки, и колотили по голым коленкам.

Укрепляя себя, я даже стал ходить в гимнастическую секцию, разумеется, не для спортивных достижений, а для развития. Однако с едой становилось все труднее и труднее и секцию пришлось оставить.

Когда начали жить табором и варить, мы с соседом, с которым у нас была общая тумбочка, объединили свое хозяйство. Моим вкладом была дополнительная карточка, купленная на базаре, а ему присылали посылки из дома. Я помню фасоль, а как-то было и сало.

Из Архангельска с сослуживицей, которая ехала на Украину через Харьков, мне папа тоже передал несколько банок тресковой печени в масле, но фактически Витя Зотов меня подкармливал. Его отец работал на хлебоприемном пункте железной дороги заведующим складом. Со мной Витя объединился, чтобы не чувствовать себя заброшенным. Я был посноровистей. Для меня было привычным сварить еду, починить плитку, купить спираль, решить задачу.

За мной уже были два года жизни в грозненском общежитии, да еще и эвакуация, а он приехал из родительского дома, где была мама и горячий борщ на столе. Он еще оставался школьником. Он страшно на меня сердился, когда я находил у него ошибку в решенной задаче; как сейчас на меня сердится десятилетний Захар.

Позже и среди уже взрослых я встречал людей, которые сердились на тех, кто указывал им на какую-нибудь их ошибку. Обижались, воспринимая указание на ошибку, как указание на глупость. Я как раз наоборот: досадую и обижаюсь, если кто-либо, заметив мою ошибку, мне не говорит о ней. И не только ошибку, я сержусь, но совершенно беззлобно, и обижаюсь, без всякой злопамятности, если мне не говорят о каком-либо моем недостатке, или изъяне в поведении. Объяснение этому дают только одно: «я боялся», или «мы боялись, что ты рассердишься, что ты будешь обижаться». Меня этим не обидишь.

Если замечание, по моему мнению, ошибочно, я приму к сведению особенность взглядов собеседника на ситуацию. Мне будет интересна эта особенность, как разнообразие человеческих характеров и складов ума.

Мне интересно слушать критику, сказанную в мой адрес. Может быть, это происходит от особенности критики с моей стороны. Я критикую только того, кого я считаю не глупей себя и, в рамках спора, знающим. Оппонент должен быть равным. И получается, что тот, кто боится обидеть меня критикой, или считает меня дураком, или необразованным в обсуждаемом вопросе, отождествляя меня с деревенским персонажем из рассказа Шукшина «Срезал».

Вспомнил я картину Брейгеля Старшего, на которой он картинками изобразил пословицы. Видел я только маленькую репродукцию, из которой ничего не поймешь, но слышал о содержании – на картине высмеяны и осуждены сотни пороков владеющих людьми, и пришел в ужас – все эти пороки без исключения присущи мне.

Всегда найдется любому из нас литературный тип для сравнения – уж столько в литературе типов описано, потому что персонажи, с которых рисуются литературные типы, бесконечно разнообразны, так же как и люди, которые сравниваются с этими типами. Человека невозможно описать фигурой с минимальным числом граней – каждый человек это брильянт с множеством граней, и совершенный человек это брильянт с бесконечным числом граней, а фигура с бесконечным числом граней это шар (эллипсоид). С какой бы стороны не посмотрел на этот шар – на нем нет плоскости – окошечка, через который можно заглянуть в это